Дона Флор и два ее мужа - Страница 140

140

17

Когда зазвонил телефон, Джованни Гимараэнс спал сном праведника. После женитьбы он привык ложиться и вставать рано, что было, по мнению его супруги, очень полезно для здоровья и для карьеры, особенно если в молодости человек вел разгульную жизнь, достойную самого сурового порицания.

Журналист Джованни Гимараэнс за очень короткое время изменился, как говорят, до неузнаваемости. И все благодаря браку с женщиной, обладающей твердым характером и не желающей мириться с пороками и ветреным нравом мужа. Джованни по-прежнему оставался веселым сочинителем всяких небылиц, интересным собеседником, всегда готовым обсудить городские новости. Но и только. К удивлению многих, этот неисправимый кутила и игрок совершенно остепенился.

Еще не так давно родители Джованни, встревоженные слухами, дошедшими до их поместья, послали в Баию племянника, сборщика податей, известного своими строгими принципами, узнать, чем занимается их блудный сын. Сборщик податей остановился на холостяцкой квартире Джованни и, чтобы лучше справиться со своей деликатной миссией, целую неделю повсюду сопровождал двоюродного брата. Возвратившись, он уверенно поставил диагноз: «Неисправим!»

Джованни проматывал все свое жалованье и деньги, которые присылали родители, в игорных притонах и других злачных местах, появляясь на службе только в дни зарплаты. Он не вылезал из долгов, носился с какими-то подозрительными идеями, а поэтому ни престиж журналиста, ни острый ум, ни обаяние, привлекавшее к нему все новых друзей, не могли его спасти.

Вернувшись в свою контору, к богу и семье, двоюродный брат возмущался упорством Джованни, который считал, что только законченный болван может отказаться от всех этих удовольствий, в том числе от главного из них — грациозной Заза.

— И не надейтесь… Джованни словно помешался… Вряд ли он когда-нибудь исправится… — говорил сборщик налогов рыдающим родителям.

Но он исправился. Когда родители потеряли всякую надежду и смирились со своей участью, Джованни вдруг влюбился, а через два месяца сыграл свадьбу. Некоторые жалели невесту: «Бедняжка проклянет день, когда дала согласие выйти замуж за этого сумасшедшего».

Так говорили те, кто судил о девушке по ее смиренному виду и скромным манерам. Однако братец из сертана, снова приехавший в Баию через полгода после свадьбы, только покачал головой и поспешил к Заза, надеясь уговорить ее уехать с ним в деревню, чтобы ближе познакомиться с сельской жизнью.

Джованни не появлялся больше в игорных домах и в веселых компаниях. Раз в два месяца он играл в подпольной лотерее, вот и все, а красивых женщин видел только на экране. Он стал почтенным, уважаемым чиновником и примерным семьянином, и, когда он шествовал по улице рядом с женой, держа за руку маленькую Людмилу, нельзя было не растрогаться при виде этого семейства.

Вместе с лысиной у него появились консервативные взгляды, патриархальные наклонности и мечта заняться сельским хозяйством, — словом, еще один муж вернулся в лоно общества и семьи.

Итак, Джованни спал, когда раздался телефонный звонок. Вскочив с постели, он, еще не совсем проснувшись, схватил трубку.

— Джованни? — спросили на другом конце провода.

— Я. А кто говорит?

— Гуляка. Сейчас же беги в «Палас» и ставь на семнадцать, играй без опаски, дело верное, я ручаюсь. Только скорей…

— Сейчас иду.

Стараясь не шуметь, Джованни быстро оделся. Хорошо еще, что жена спала и не надо было ничего объяснять: на это времени у него не было. Он выскочил из дому, забыв взять с собой ключи и бумажник с деньгами и документами. На углу подвернулось такси, и, только когда подъехали к «Паласу», Джованни обнаружил, что у него с собой ни гроша.

— Забыл бумажник…

— Ничего, сеу доктор… Я потом получу с вас…

Джованни узнал Цыгана, а вот себя, Джованни Гимараэнса, он не узнавал. Черт побери, что ему понадобилось в «Паласе» в час ночи? Его разбудил телефонный звонок, и Гуляка велел ему ставить на 17. Но ведь Гуляка умер несколько лет назад, еще до того, как он, Джованни, женился. Наверное, это сон, галлюцинация.

Пусть так, но раз уж он приехал сюда, тайком удрав из дому, за что ему не избежать взбучки, остается только воспользоваться советом, полученным по телефону. Вдохнув свежий ночной воздух, Джованни вновь почувствовал себя свободным и стал подниматься в игорный зал.

Несмотря на поздний час, в зале было полно народу, особенно около рулетки. Джованни шумно приветствовали.

— Рады тебя видеть, давненько ты здесь не появлялся…

— Ба, кого я вижу!

Подойдя к Пеланки, журналист спросил:

— Могу ли я взять у вас в долг? Я так торопился, что забыл бумажник и чековую книжку…

— Сколько угодно… Касса к вашим услугам.

— Много мне не нужно, я только хочу убедиться в правильности предзнаменования. Мне приснилось, будто я должен поставить на семнадцать.

— Семнадцать?

На лице Максимо Салеса появилась торжествующая улыбка, а сердце Пеланки Моуласа забилось от страшного предчувствия. Джованни написал расписку и, взяв фишки, поставил сразу две на 17.

— Сегодня это число ни разу не выиграло, — сказал кто-то.

— Игра сделана… — раздался голос Лоуренсо Ман-де-Ваки.

Шарик закружил по полю рулетки, тщетно стремясь к 17. Максиме Салес сиял, Пеланки Моулас застыл, весь напрягшись.

— Черное. Семнадцать! — объявил Лоуренсо Ман-де-Вака.

18

Субботний вечер, монотонный дождь навевает тоску. Тяжело остаться наедине со своими грустными мыслями. Но даже это доне Флор не удалось.

Надев плащ и взяв зонт, доктор Теодоро ушел на репетицию к доктору Венсеслау. Дона Флор извинилась: у нее мигрень, и она не расположена вести беседу о последних модах и светских новостях, разумеется, она не призналась, что попросту скучает на репетициях оркестра. Напротив, выразила сожаление, что не сможет послушать еще раз медленный вальс «Вздохи при луне на Миссисипи» маэстро Аженора Гомеса, сочиненный в честь доны Гизы, с которой автор в последнее время подружился.

140